昭和年 - 私はあまり話をしたいのかは、I-12月7日がありました。これは、海岸のFukadzavyに60年前に到着したロシアの漁師、物語です。当時、私は18歳でした。今私は78歳です

去年の3月11日なにしてた VICTIMS MAY BE LESS

    То, о чём я хочу рассказать ниже, произошло I- го декабря 7- годы эпохи Сева. Это история о русских рыбаках, прибившихся 60 лет назад к берегам Фукадзавы. В ту пору мне было 18 лет. Сейчас мне 78 лет и зовут меня Огава Ёсиро.

            Около 9 часов утра раздался звон деревенского набатного колокола, я подумал - пожар и выскочил на улицу. Посмотрел вокруг, но дыма нигде не увидел. Тогда я подумал: не в соседней ли деревне горит, надел гэта, деревянные башмаки, и побежал к берегу моря, но и здесь не увидел дыма пожара. Когда я спросил: где горит, один из односельчан, указывая пальцем, крикнул: смотри, вон там, судно терпит бедствие! Примерно в 500 метрах виднелось чёрное судно, по размеру оно было больше наших деревенских рыбачьих лодок, у него была сломана мачта и судно относило ветром и течением к югу. Я тотчас вернулся домой и мы, вдвоём с моим старшим братом, направились к зданию начальной школы Фукадзавы, расположенной на холме. Там, под фиолетовым пожарным флагом уже собрались пожарники, одетые в чёрные колпаки и форменные куртки. Мы не знали, были ли на судне оставшиеся в живых люди. Тем временем судно приблизилось к нам метров на 200, и мы увидели на нём 2- 3 человеческих силуэта. Старейшины деревни стали показывать знаками снять одежду и плыть к берегу.

            Море было спокойное и только где-то в середине видны были высокие волны. Кто-то на судне, может, это был капитан, пытался с носовой части опустить якорь, вероятно, чтобы судно не легло на борт. Когда судно приблизилось к нам на расстояние 50 метров, на палубе показался рыжеволосый человек с лицом иностранца. Все мы были поражены. Собравшиеся на берегу люди стали махать руками, приглашая сойти на берег. Тогда его лицо стало испуганным и печальным одновременно, и он исчез внутри судна. И когда оно пристало к берегу, с него никто не сошёл. Минут 10 все мы, впервые увидевшие чужеземцев, так и стояли, ничего не предпринимая и думая, что иностранные рыбаки, так же впервые оказавшись у чужих берегов, были испуганы не меньше нас. И здесь руководитель молодёжной группы Тамура Токубэй сказал -  раз так, то я пойду к ним и сел в лодку. Тогда и мы с моим братом сели к нему. Так, втроём мы направились к судну. Оказавшись на нём, мы ужаснулись" на палубе накрытый парусом, со связанными верёвкой ногами лежал мёртвый мужчина. Позже мы узнали, что это был юный Николай.

            В середине судна мы обнаружили вход в каюту, закрытый крышкой, предохраняющий её от попадания воды во время шторма. Подняв крышку, мы увидели в углу каюты спины взявшихся за руки 3 моряков, головы которых были прижаты к стене каюты. Мы попытались вытянуть их вверх за ремни, но они нам не поддавались. Настолько морякам, видимо, было страшно. Всё же мы вытащили их наружу силой. Моряки страшно дрожали и не могли двигаться, наверное, из-за голода, холода и страха. Мы трое подставили каждому своё плечо и таким образом сошли на берег. Окружённые 50-60 сельчан, они сидели на песке. Что бы мы им ни говорили, моряки нас не понимали. Они только боязливо смотрели на нас, японцев, галдящих на не знакомом им языке. Один из нас, Огава Гондзиро, бывавший некогда на заработках на Камчатке и немного понимавший по-русски, попытался объясниться с моряками на русском языке. И тогда мы узнали, что они из Владивостока, промышляли в море иваси, попали в шторм и их судно потерпело бедствие. Они дрейфовали в море 11  недель.

            Между тем моряки, открыв рты, стали что-то показывать пальцами. Мы поняли, что их мучает жажда, и принесли им в вёдрах, взятых в школе, воды. Они жадно стали пить. Кто-то сказал, что надо разжечь костёр из соломы и согреть их. Как раз в это время один житель соседней деревни направлялся в город продавать солому. Увидев это, Тамура Ёситаро, известный в нашем селе проказник, бегом поднялся на префектуральный тракт, не спрашивая согласия, сбросил с лошади вязанки соломы. Принеся её к нам, он развёл костёр. Тут мы увидели, как вдруг чужестранцы начали хватать солому и есть её. Да они голодные,- поняли мы. Как раз в это время, будто специально подгадав, бабушка Кумэ, мать Огавы Сабуро, принесла рисовые колобки. Моряки начали их жадно поедать, но по их виду нельзя было понять, нравятся ли им эти колобки, наверное, они впервые попробовали рис. Обычно японцы слизывают с пальцев все до последней рисинки, а чужестранцы их просто стряхивали с рук. Мы поняли, что рис им не понравился, и когда мы принесли морякам из магазина Оно Ёсикити хлеб с начинкой из соевой пасты, они ели его с большим удовольствием. Согревшись у костра и поев, моряки с довольным видом устроились спать на песке.

            Все мы, сельчане, один за другим, по собственной воле участвовали в оказании им помощи. Мы попросили помочь поднять судно на берег Судзуки Сэнносукэ из Коякавы. Он ловил рыбу ставным неводом, поэтому у него было 30 намэ, приспособлений для поднятия лодки на берег, весом 40 кг каждое, привезённых из Коякавы. В ту пору тросы для поднятия лодок на берег были дороги и, возможно, побоявшись, что их каким-то образом повредят, отказал нам в помощи. Делать нечего, и мы попросили у рыбаков, в Фукадзаве их было пятеро или шестеро, промышлявших рыбу на лодках кавасаки вблизи Хоккайдо, толстые канаты. Но судно было слишком тяжёлое и они все лопнули. Так, мы не смогли поднять русское судно на берег. Мы подумали, что его никогда не поднимали на берег, а лишь причаливали, и отказались от своей затеи. Но я всё же решил ещё раз осмотреть его и поднялся на судно. Там я обнаружил одно весло, оно было в два раза длиннее японского и тоньше, на дне вода с примесью рыбьей крови, в которой, когда судно качало волной, болталась пара дохлых иваси, один буй, канат длиной 10-20 метров, одна треть от паруса, сломанная мачта.

            Три моряка с печалью смотрели на тело юного Николая, завёрнутое в парус и поднятое на берег. Во второй половине дня мой сосед Хаякава Рёкити, плотник, сделал квадратный гроб и привёз его с кем-то к нам. Может быть, узнав от кого-то, о том, что у нас произошло, пришла к нам из соседнего села Оякава монашка Андзю. Мне и ещё 2-3 сельчанам надлежало возложить тело Николая в гроб. Когда мы его раздели, трудно было поверить, что ему всего 16 лет, столь великолепным было его тело. На одном из бёдер мы увидели вытатуированную птицу, то ли сокола, то ли орла, державшую в лапах флаг.

И его мужское достоинство было великолепным, раза в два больше моего. Я долгое время с недоумением размышлял, почему этот физически замечательный юноша, который будь в Японии, стал бы якудзой, среди 4 моряков умер раньше других.

            Видимо, прошло довольно много времени, как он умер, потому что тело его сильно затвердело, и мы с трудом уложили его в гроб. Установив на берегу в песке свечку, монашка принялась читать молитву, а русские моряки, встав на колени, стали осенять себя крестным знаменем. Затем гроб закрыли крышкой, шесть человек отнесли его на нынешнее общественное кладбище, установили там православный крест и опустили в могилу.

            Вспоминаю, как я, маленький мальчик, облокотившись на перила деревянного, сейчас уже не существующего моста, гляжу, как лучи заходящего солнца сверкают на поверхности моря, освещая могильный камень с крестом возле него, плачу, думая и жалея юношу, похороненного на чужбине.

            Крест со временем стал гнить и спустя 10-15 лет исчез. Когда начали прокладывать государственную трассу №7, прах из могил общественного кладбища перенесли на новое кладбище, а тело юного Николая осталось. И после этого некому было больше положить на его могилу цветов, сласти. О нём забыли.

            Те трое, оставшиеся в живых, были помещены в сельский Дом собраний, дальняя комната была превращена в спальню, передняя в гостиную. Открытый огонь разводить в очаге гостиной было опасно, поэтому обогревались угольями. В то время обогреваться угольями позволялось только в Новый год. Моряки засовывали ноги в очаг и всё повторяли – «Печка хорошо». Они постоянно чесали голову и тело, и руководитель молодёжной группы Тамура повёл их помыться к себе. У него они сняли с себя всю одежду, Тамура дал им по спецодежде для полевых работ, шаровары момпэ и пояса к ним и по одному полотенцу. Вышло три рыжеволосых японца. Они были в восторге. В хорошую погоду гуляли по деревне, ходили в синтоистский храм, школу, при встрече с сельчанами улыбались и говорили «Хорошо!» Слово «хорошо» означало у них «хорошо», хорошая погода- «Хорошо!», что-то дают- тоже «Хорошо!» Даже после возвращения моряков на родину, в Фукадзаве самым модным словом было «хорошо», этот бум продолжался 2 года. Отцы, невестки, дети - все улыбались и произносили «хорошо».

            Говорят, что русские моряки пробыли в Фукадзаве до отъезда только 3 дня, мне же казалось и кажется сейчас, что они были здесь 10, 15 дней. В то время в Хакодатэ находилось российское консульство, и я помню, что после отъезда моряков на родину, нам не поступило никаких вестей о них. А может быть, меня подводит старческая память.

            Однажды ко мне подошла какая-то старуха. «Русские, что ли? Убить их надо!»,-сказала она мне. Я всё никак не понять, чем объяснить её слова. А потом я подумал, возможно, у неё кто-то, муж или сын, погиб в японо-русской войне, которая закончилась совсем недавно, ведь сейчас был только 7-й год Сева. И мой отец был призван на японо-русскую войну, был зачислен в разведку. Только высунулся из амбразуры, как оказался простреленным вражеской пулей. Был отправлен в военный госпиталь. Когда после окончания войны отец вернулся домой, я увидел, что щёки его втянуты вовнутрь, это был след той пули. После войны отец был награждён Орденом Золотого Петуха, когда отправлялся на собрания ветеранов войны, его грудь блестела от множества надетых к этому случаю орденов. Он и сейчас в этом образе предстаёт перед моими глазами. Я никогда не испытывал каких-либо плохих чувств из-за того, что отец был ранен русской пулей, отца же я просто уважал. Он умер, когда мне было 6 лет.

            Без отца наша семья впала в нищету, и после 6-го класса начальной школы я поступил на работу в школу посыльным, с месячным окладом 10 иен. А в то время на 5 иен можно было подготовиться к празднику. Мать была очень рада моей помощи. Я, как и русские новобранцы, в 18 лет отправился на заработки на Сахалин, тогда он назывался Карафуто. В течение 10 лет ежегодно я уезжал на Сахалин на работу, за эти годы я три раза встречал там Новый год. На границе между Японией и Россией на Сахалине был установлен каменный знак, на котором с японской стороны была изображена хризантема и вырезана надпись «Великая японская империя», с российской стороны тоже была какая-то надпись, не знаю точно какая. Интересно, что стало с этим камнем. На южном Сахалине тогда проживали русские, были и русско-японские семьи. В то время русские казались мне спокойными людьми.

            Зимой на Сахалине 40- градусные морозы могли держаться в течение 2-х месяцев, а летом, в июле-августе, в почве на глубине 1 метра сохранялся слой льда. Может быть, таким суровым климатом объясняется неуступчивость характера и холодность души здешних людей. Не желаете ли согреть эти холодные души неизменной добротой и душевной теплотой жителей Фукадзавы.

            Простите меня за то, что я, помимо истории о моряках, попавших в бедствие, поведал и о себе, имеющем какое-то отношение к России. Я рассказываю сегодня обо всём этом потому, что хочу оставить доброту жителей Фукадзавы нашим потомкам. Пусть памятник, установленный в честь русского рыбака, рядом с Общественным домом, через десятки, сотни лет расскажет об этой истории. Из всех, кто оказывал помощь пострадавшим морякам, в живых остался один я. Заканчиваю свой рассказ с благодарностью и гордостью в душе. Я ничего не придумывал от себя, рассказал, как было на самом деле. Послушайте, может, где и улыбнётесь. Конец.

            Декабрь 4-го года Хэйсэй. 

Магнитная запись произведена со слов Огавы Ёсиро. 

Комментарий и редакция Оно Сюити, директора Общественного дома Фукадзавы.